сти»; диверсионно-фашистские ячейки, созданные для «разрушения» железнодорожного транспорта при военном нападении Іермании на СССР; диверсанты, планировавшие совершать свои акции на химических предприятиях. Следователи добивались, чтобы диверсионные группы выглядели как можно более разветв-леннее, с многолетним стажем существования. Поэтому в члены групп включали людей, ранее осужденных за «контрреволюционную» деятельность, «бывших кулаков» и т. п.79.
Только по одному делу «Местные» были ликвидированы следующие «диверсионные организации»: две на Донецкой железной дороге (25 человек во главе с Фалькенштерном и 25 — под руководством Карла Нейма); в угольной промышленности Донбасса (Фердинанд Байер и еще 20 «участников»), 17 человек на Иловайском железнодорожном узле во главе с Владимиром Бродом и Иваном Радомским; Павел Кооп, Петр Вибе и еще 7 работников железнодорожного узла Ясиноватая; группа из 13 человек в Запорожском и Молочанском районах Днепропетровской области; 16 человек «ячейки» Давида Феля на Одесской железной дороге, харьковская группа Рудольфа Брода80.
В массовом порядке НКВД штамповал дела по «контрреволюционной фашистской агитации». Ф.Ф. Паульса осудили к 10 годам лишения свободы за дискредитацию стахановского движения. Он, в частности, говорил: «Стахановщина — это просто выдуманная правительством ничего не значащая фраза. В газетах пишут, что стахановцы вырабатывают много разных товаров, а где их обувь, где мануфактура и пр.?». Паульс считал, что «если бы Украину с ее хлебородными полями и ископаемыми отдали на нескольг ко лет во владение Іермании... немцы сделали бы цветущей страну». Десять лет ИТЛ получил и Я.И. Шендлер за его рассуждения о том, что коммунисты издеваются над немцами, рабочие в Іермании живут лучше, чем в СССР. В концлагерь на 8 лет заключили И.К. Вельерлиха за высказывания: «Советская власть свой народ оставляет голодным и оборванным, а товары и продукты вывозит за границу, где они продаются за бесценок». Беспощадно сотрудники НКВД обошлись с баянистом клуба П.П. Эйсфель-дом за слова «в будущей войне с Іерманией СССР потерпит поражение». Это расценивалось как «пораженчество» и каралось смертью81.
Неважно, признавался ли арестованный в «клеветнических измышлениях», распространении слухов о предстоящей войне 1ер
121
мании против СССР. Достаточно было показаний свидетелей, часто выдуманных следователем82.
Положение человека усугублялось, если ему вменяли «пропаганду необходимости террора над руководителями партии и правительства». К.Ф. Целлера расстреляли в сентябре 1937 года по показанию свидетеля, который слышал в сентябре 1936 года заявление Целлера: «Я лично сам при первой возможности убью Сталина, так как он нам, немцам, жить не дает». Та же участь постиг ла Г.К. Штрассера, который «внедрял террористические тенденции», Э.Я. Шерера, «убеждавшего» служащих в необходимости террора «над вождями народа», отторжения Украины от СССР83.
Стремление НКВД придавать своей работе солидность проявлялось в фабрикации «мощных контрреволюционных фашистских организаций». Летом 1938 года в нескольких селах Днепропетровской области было арестовано 50 человек — участников «немецкой шпионско-повстанческой организации». Ей приписывали создание штурмовых отрядов, обеспеченных охотничьими ружьями и ножами, намерение осуществить диверсии на железной дороге и террористические акты, связь с германской разведкой и заражение скота бруцеллезом, но, главное, подготовку вооруженного восстания. Для убедительности составили акт комиссии, зафиксировавшей «вредительство» кузнеца И.В. Пеннера — недоброкачественный ремонт сельхозинвентаря, что привело к «несвоевременной уборке урожая, повлекло большой осып зерна на землю, и, как следствие, трудодень колхозника был удешевлен». Всех 50 колхозников по решению тройки УНКВД расстреляли в сентябре 1938 года84.
В 60-е годы выяснилось, что показания арестованных и свидетелей составлялись однотипно, некоторых свидетелей вообще никогда не вызывали на допрос, другие свидетельства были даны уже осужденными людьми и принимались как факт. Но при проверке оказалось, что таких показаний осужденные не давали. Акт комиссии ее члены не составляли, а подписывали и заверяли его «по требованию сотрудников НКВД»85.
Аналогичную организацию молодых людей 20-25 лет сотрудники НКВД «разоблачили» в немецких колониях Ольгино и Ново-Софиевка. Усугубляющим их вину обстоятельством являлась социальная принадлежность обвиняемых (кулак, сын кулака), а также привлечение ранее к ответственности этих лиц органами ГПУ-НКВД86.
122
Мнимые контрреволюционные организации создавались НКВД по признаку знакомства обвиняемых друг с другом. Так, в Косиоровском районе в немецких селах расстреляли 14 человек. Основанием служил факт их знакомства с ранее репрессированным «агентом германской разведки Дауэром»87.
Так как знакомыми оказывались прежде всего родственники, то следовали «семейные аресты». По одному делу проходили муж и жена, отец и сын, братья и т. д. «Не желая путать следствие и этим самым заслужить доверие перед органами советской власти», близкие оговаривали родных людей. В их уста следователи вкладывали высказывания, становившиеся основой обвинения. Например, «безвинных людей высылают, а остальных загоняют в создаваемые колхозы, где нам придется работать на лентяев, в конечном счете мы сами пропадаем с голода». Использовались слова, сказанные ненароком: «Нам с вами не о чем говорить — вы советский народ»88.
Желание набрать как можно больше «врагов народа» приводило к аресту целых семей до третьего поколения. В тюрьме встречались дед и внук, внучатые племянники и троюродные сестры. Многие никогда друг друга до той поры и не видели в глаза. Часто люди даже не знали, за что арестовали их родственников89.
У В.П. Эйсфельда были репрессированы родной брат Павел, отец, три двоюродных брата и два дяди. Во время допроса, проведенного в декабре 1937 года, он так определил причины их ареста: «Отец мой, Эйсфельд Павел Павлович, был репрессирован органами НКВД в 1935 или 1936 году, за что — не знаю. В 1937 году был репрессирован мой брат Эйсфельд Павел Павлович органами НКВД, за что — тоже не знаю. Репрессирован мой дядя, Церникель Федор Федорович, органами НКВД, за что — не знаю». Самого Вениамина Павловича решением тройки УНКВД от 3 декабря 1937 года за «активную контрреволюционную агитацию фашистского характера», выразившуюся в заявлениях типа: «Русский народ очень терпеливый, потому что он некультурный, а потому он терпит те издевательства и угнетения, которые производит над ним Соввласть и евреи, засевшие в Соввласти», осудили на 8 лет заключения в ИТЛ. Однако свою вину он не признал. В ходе проверки материалов следствия в октябре 1939 года была установлена его невиновность и решение «тройки» отменили90.
123
Практиковались повторные аресты людей, уже отбывших наказание. Вместе с ними брали и всех, кто окружал человека. Вот почему некоторые родственники и близкие сторонились обреченных, которые носили ярлык контрреволюционера. Иметь дело с ними — означало стать «пособником» и неминуемо погибнуть в НКВД.
В числе разделивших такую трагическую участь оказалась семья Якова Яковлевича Эйсфельда. Уроженец и житель села Мариенфельд Синельниковского района, он был сыном крупного «кулака», имевшего «до 60-ти десятин земли, 15-18 рабочих лошадей, 10-12 телят и жеребят, весь сельскохозяйственный инвентарь, маслобойку, 3-4 наемных рабочих». В 1931 году осудили его брата Александра. Обвинения, предъявленные ему, были характерны для начала 30-х годов: агитировал «за разбор лошадей и общественного колхозного имущества, противодействовал организации работы в колхозе». В 1932 году раскулачили и выслали на Урал второго брата — Ивана. Через два года Иван убежал из ссылки и скрывался у старшего брата в Петропавловском районе. В 1935 году оба брата были репрессированы. Самого Якова Яковлевича вместе с отцом раскулачили, после чего он выехал в Донбасс. В 1934 году Я.Я. Эйсфельда арестовали за контрреволюционную деятельность. Вскоре, правда, он был освобожден и возвратился в село Мариенфельд, где вступил в колхоз «Триумф». Однако в покое его не оставили. В 1938 году Якова Яковлевича арестовали по обвинению в участии в контрреволюционной диверсионно-повстанческой организации, которая действовала в немецких селах Синельниковского района. Постановлением НКВД и прокурора СССР от 27 марта 1938 года Эйсфельда и еще шесть человек немцев приговорили к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор привели в исполнение 9 апреля 1938 года91.
Бесчеловечное отношение к родственникам арестованных заключалось не только в непосредственных репрессиях. Людей держали в неведении относительно судеб близких. Неизвестность пугала родных, и они сутками проводили время в очередях у комендатур НКВД с надеждой получить какой-нибудь ответ. Так было до тех пор, пока это не надоело НКВД и в феврале 1938 года не был издан приказ категорически прекратить направление жен и родственников репрессированных, осужденных как по 1-й, так и по 2-й категории. При обращении таковых следова
124
ло заявлять: «Интересующий вас осужден на 8-10 лет и направлен этапом для отбытия наказания в далекие лагеря, и что следует ожидать сведений с места пребывания от самих осужденных». А ведь 1 категория — это смерть.
Членов семей репрессированных, оставшихся на воле, лишали самого необходимого. Имущество осужденных по 1 категории конфисковывали. Близких брали на учеты НКВД. В последующем к ним применяли самые разнообразные меры наказания и дискриминации. На всю жизнь они становились людьми второго сорта92.
Формулировка «выслан без права переписки» в дальние лагеря оставляла у людей надежду на лучшее. Это был циничный обман, за фразой сквозила смерть. Пронизывающая ложь охватывала советское общество еще долгие годы. В период оттепели 60-х близким выдавали справки с лживыми свидетельствами: указывали иную дату смерти, а причину смерти по специальг ному распоряжению КГБ проставляли на выбор из утвержденного списка болезней: рак печени, туберкулез легких, брюшной тиф, порок сердца и т. д. Поэтому при запросах родственников о судьбе осужденных в 30-50-е годы им давались фальсифицированные справки. Так, жена Владимира Александровича Эйс-фельда получила в 1956 году свидетельство о смерти мужа, в котором говорилось, что тот умер 9 ноября 1944 года от воспаления почек. В действительности В.А. Эйсфельда расстреляли по постановлению НКВД СССР и прокуратуры СССР от 27 марта 1938 года93. Только в 1989 году ситуация изменилась. По извещениям КГБ отделы ЗАГС районных исполнительных комитетов внесли изменения в акты о регистрации смерти осужденных к высшей мере наказания94.
Таким образом, в 1937-1938 годах происходили массовые репрессии против немецкого населения Украины. Немцев осуждали по всем политическим процессам, обвиняли в шпионаже, диверсиях, вредительстве, подготовке террористических актов, создании повстанческих, контрреволюционных организаций и т. д. НКВД объединяло людей в различные отряды, группы, ре-зидентуры, сети ит. п., привлекая к уголовной ответственности нередко сразу сотни немцев. В практику НКВД вошли массовые операции по аресту жителей немецких национальных районов, колоний. В аппаратах ведомства была создана специальная «немецкая линия», которая считалась одной из наиболее продуктив
125
ных по количеству репрессированных граждан. Во главу контрреволюционных формирований сотрудники НКВД нередко определяли специалистов — подданных Іермании, политэмигрантов. Репрессии осуществлялись, как правило, без всяких оснований, применялись семейные аресты, аресты по принципу родства, знакомства. В областях, где проживало значительное количество немецкого населения, немцы твердо занимали второе место по числу репрессированных после украинцев. Национальный признак служил достаточным поводом к преследованию.
126
ГЛАВА ПЯТАЯ
ТЕХНОЛОГИЯ
БЕЗЗАКОНИЯ
127
А
ХжрХИВНЫе материалы НКВД раскрывают «технологию» фабрикации уголовных дел по национальному признаку. Поскольку работа НКВД строилась в соответствии с общими требованиями руководящих партийных, советских органов, ведомственными нормативными актами, исследователь сталкивается с поразительной схожестью фальсификации следственных материалов в различных регионах Украины. Поэтому автор привлекал наиболее характерные источниковые группы, с достаточной полнотой раскрывающие механизм необоснованных репрессий.
12 июля 1938 года в Запорожье приехал нарком внутренних дел Украины Успенский. На оперативном совещании в городском отделе НКВД нарком заявил, что «в Запорожье под стенами горотдела ходят шпионы», «горотдел не хочет вылавливать базу шпионов», «бездельничает». Успенский потребовал в ближайшее время арестовать 1000 человек1.
Сотрудники НКВД начали готовить «списки на арест». В списки включили немцев, которые соответствовали следующим критериям: «троцкисты, зиновьевцы, все виды украинской националистической контрреволюции, террористы, кулаки, прочий антисоветский элемент, актив легальных религиозных группировок, родственники расстрелянных за контрреволюционные преступления, админвысланные и админссыль-ные за контрреволюционные преступления, иностранно-подданные, в т. ч. политэмигранты, свя
128
зи и посетители консульств и посольств, исключенные из партии (особенно немцы, поляки), связи членов немецких, польских, японских, румынских шпионских и контрреволюционных организаций, реэмигранты, репатрианты, бывшие политбандиты»2.
Каждый сотрудник НКВД обязан был выполнить план. Разговоров об отсутствии каких-либо негативных материалов на людей руководство не допускало. Действовал принцип: «За каждым человеком есть криминал. Нужна только настойчивость. Описывать кри-миналы надо сочнее: что нам известно о слове, должно становиться фразой. Нужно арестовывать, потом найдете все, что нужно»3. В списки вносились все лица, проходившие по следственным материалам, а также те, на которых имелись заявления, в том числе и анонимные письма. Пригодились и существовавшие на крупных предприятиях «книги о засоренности», т. е. сведения о выражавших недовольство, поддерживавших «компрометирующие» связи и т. д. О-дин из сотрудников НКВД позднее показал, что его непосредственный начальник в данных книгах ставил «V» или писал «ар», что означало арестовать. Затем начальник предложил работнику написать на указанных лиц характеристики, и когда последний объективно их составил, стал на него орать: «С вас толку не будет и чекистом не сможете быть», требуя дать ему подписку о том, что на заводе нет врагов. Подобный документ, естественно, означал немедленный расстрел подчиненного в случае новых арестов на предприятии4.
В другом управлении НКВД начальник просто советовал сотрудникам: «Работайте и бойтесь, чтобы у вас в этом месте (показал на лоб) не было дырки»5.
Аресты осуществлялись также по спискам, представленным заводскими спецотделами. В них (отдельно они составлялись по национальностям: немцы, поляки и др.) начальники спецотделов в одной из граф излагали имеющиеся у них «компрометирующие материалы». Люди «с социально-чуждым прошлым» включались в списки без наличия какого-либо компромата. Сотрудники НКВД, выезжая на предприятия, заставляли секретарей партийной, профсоюзной, комсомольской организаций, администрацию написать на человека характеристику, а к ней добавляли, что такой-то антисоветски настроен, распространяет антисоветские слухи и т. п.6.
Основанием для ареста немцев служили следующие обвинения — «группирует вокруг себя классово-чуждый элемент», «подозрителен по своим связям», «ведет разложенческую деятельность, злостный прогульщик, методы спекулянтства старается привить
129
окружающей его немецкой молодежи», «ярко выраженная антисоветская личность, проводит дезорганизаторскую работу на производстве, проявляет рвачество», «систематически проводит агитацию против мероприятий советской власти, в частности, против подписки на заем «Первого года 3-й пятилетки», «высказывался в защиту репрессированных врагов народа», «демонстративно порвал лотерейные билеты ОСО, отказавшись уплатить деньги», «доказывал, что государственный заем — грабеж», «опопшяет идеи коллективизации, заявляя, что колхозы — барщина», «выступает против выборов, говоря, что немцам они ничего не принесут», «занимается вредительской деятельностью, допуская брак в работе», «занимается очковтирательством», «высказывает повстанческие и террористические тенденции», «антисемит, издевался над рабочими-евреями», «срывал кружковые занятия по изучению избирательного закона», «в посылаемых к родственникам за границу письмах сообщает лживые, клеветнические сведения о якобы нищенской жизни рабочих, голоде и пр.», «говорит, что при советской власти немецкая нация гонима», «по непроверенным данным проживает под чужой фамилией» и т. п.»7.
В первую очередь в списки на арест попадали немцы и поляки. Сотрудники горотдела в течение двух дней собрали фамилии лиц этих национальностей через отделы кадров предприятий. С помощью партийных секретарей выяснялось, какие на них есть компрматериалы: плохо работают, чем-либо недовольны8.
На основании списков на арест составлялись справки, которые утверждались начальником УНКВД области или народным комиссаром внутренних дел. В справке значилось: «Дирк-сен П.Я. — убежденный немецкий националист. Два его сына репрессированы за контрреволюционную фашистскую деятельность. Сам Дирксен хранил у себя литературу контрреволюционного фашистского характера. Дирксен, дискредитируя политику партии и Советской власти по национальному вопросу, восхваляет фашистский строй в Іермании, внедряет среди немецкого населения пораженческие настроения... подлежит аресту»; «Хин-топ Р.Т. — выходец из кулаков. Будучи озлобленным против существующего политического строя, обрабатывает немецкое население в антисоветском духе, доказывает ему необходимость борьбы против Советской власти и подготовки к террору».
Иногда в НКВД обходились списками, где просто указывались фамилия, имя, отчество и обязательно национальность. Резолю
130
ция накладывалась поверх списка: «Арестовать». Случалось, санкцию на арест получали по телефону9.
Аресты происходили в основном ночью. При массовых операциях в немецких селах, например летом 1938 года, они производились сотрудниками милиции, к которым «прикреплялись» оперативные работники УГБ. Так, 16 июля в селе Кичкас к 8 утра взяли 30 человек10.
Арестованные, которые не помещались даже стоя в тюремных камерах, содержались прямо во дворе городского отдела НКВД под открытым небом11.
Во время следствия заключенных «разбивали» на группы, вырабатывали схему контрреволюционной организации, намечали руководителей. Каждый следователь составлял себе схему — кто кого вербовал в организацию — и исходя из этого заполнял протоколы12.
Получение показаний начиналось с предварительной беседы с арестованным. Ему объявляли, участником какой антисоветской организации он является, с кем связан, кем завербован и пр. Немцы, арестованные в одном селе, объединялись в одну ветвь организации. В городе Запорожье организация отдельными ячейками оформлялась по промышленным предприятиям. Все ячейки увязывались с немцем Коопом, который по плану УНКВД возглавлял центр. Таким образом было арестовано свыше 200 немцев13.
В итоге «успешного завершения операции по немцам», гор-отдел НКВД создал «жуткую картину проникновения германской разведки в промышленный г. Запорожье». A.A. Кооп — агент, завербованный майором берлинской разведки Зибертом. До революции поддерживал связь с германским консулом в Харькове Май-бахом. По заданию Коопа еще в период первой мировой войны в Украине были сожжены два военных завода. С 1928 года получил указание вести подрывную деятельность против советской власти, концентрируя вокруг меннонитской общины немцев-националистов. Организовал разведывательную сеть, передавал сведения шпионского характера, и, наконец, создал центр фашистской организации.
В случае войны «опытный разведчик» обязан был сигнализировать вражеским самолетам приобретенной для этой цели большой керосиновой лампой14.
Эти измышления послужили основанием для объединения арестованных немцев в одно дело по принципу: «Лишь бы они знали хотя бы одного арестованного».
131
Придерживаясь такого принципа, в НКВД оформили немецкое дело с общим количеством 268 человек. Дело курировал начальник немецкого отделения УНКВД по Днепропетровской области. Альбомные списки направили в Москву/Руководство областного управления осталось довольным, отметив, что «контингент тот, который нужен в альбомах». Не возникло никаких возражений и в прокуратуре15.
О том, что дело Коопа не было единичным, свидетельствуют архивные документы. Например, по делу № 79 557 (группа Баркентина) осудили 127 человек по обвинению в шпионской деятельности в пользу Іермании16.
В 1939 году обвиняемые в фальсификации дел следователи давали следующие показания о технологии фабрикации т. н. немецких дел:
«Вопрос: По национальным признакам справки на арест составлялись?
Ответ: Была установка Успенского о том, чтобы выбить базу у польской и немецкой разведок, поэтому надо арестовывать поляков и немцев независимо от того, достаточно ли на них материалов для ареста.
На этом основании при составлении справок на аресты поляков и немцев доминируювдую роль играла их национальность»17.
При заполнении анкет на арестованных сотрудники НКВД занимались прямым подлогом. В графе «социальное происхождение» вымарывали «рабочий» и проставляли «кулак»18.
Существовали «нормы» работы сотрудников НКВД. Следователь в день должен был написать 5-7 протоколов, за сутки выходило 25-30 дел на арестованных, за один-два дня заканчивали дело на 10-20 человек. Принимались и «встречные планы», устраивались соревнования между сотрудниками за перевыполнение «контрольных цифр». Наиболее усердные начальники требовали от подчиненных «расколов» 8-10 человек в сутки, ссылаясь на то, что в других аппаратах НКВД этого достигали19.
Как система, практиковалась фальсификация протоколов. Арестованных, как правило, не допрашивали, а заранее составляли протоколы допросов. Затем начинался «допрос», сводившийся к избиениям, уговорам. Доверительно говорили заключенному, что, дескать, ты свой парень, мы хотим тебе поверить, ничего тебе не будет. А потом подписанные обманом документы составляли основу обвинения, человека расстреливали20.
132
Протоколы зачитывались арестованным в готовом виде под тем предлогом, что следователь должен им «помочь», т. к. обвиняемые не всегда понимают, чего от них хотят21.
3 марта 1937 года на пленуме ЦК ВКП(б) Н.И. Ежов заявил: «Я должен прямо сказать, что существовала такая практика: прежде чем протокол давать на подпись обвиняемому, его вначале просматривал следователь, потом передавал начальству повыше, а важные протоколы доходили даже до наркома. Нарком вносил указания, говорил, что надо записать так, а не эдак, а потом протоколы давали подписать обвиняемому»22.
Все следователи обязаны были знакомиться с большим количеством руководящих указаний партийных инстанций, НКВД, чтобы ориентироваться при составлении нужных протоколов. Сравнение различных протоколов приводит к мысли о существовании определенных трафаретов-подсказок для следователей. В зависимости от того, в чем обвинялся человек, «по какой статье его пускали» 54-1 «а», — 4, — 6, — 8, — 10, — 11 и т. д. (шпионаж, террор, вредительство, диверсия, антисоветская пропаганда) следователи однотипно формулировали вопросы и получали необходимые ответы23.
В ходе «допросов» человеку предъявляли сразу несколько обвинений: проведение шпионской деятельности «в пользу одного иностранного государства», участие в контрреволюционной организации, диверсия или вредительство на предприятии, подготовка террористических актов, антисоветская пропаганда и т. п.
Затем следователь мог выбрать, что больше всего подходит к обвиняемому, исходя из полученных «показаний».
Характерным в этом отношении является дело Ивана Павловича Эйсфельда, жителя села Косиоровки Днепропетровского района, до ареста работавшего в колхозе им. Тельмана. В ходе дополнительного следствия органы НКВД «установили», что И.П. Эйсфельд был членом немецкой контрреволюционной повстанческой организации, которая была создана «разведывательными органами одного иностранного государства». Как участник данной организации, Эйсфельд якобы проводил антисоветскую работу среди немецкого населения; агитировал против выполнения хлебозаготовок и реализации займа; распространял клеветнические измышления против советской власти; занимался вредительством на молочной ферме, где работал. Его обвинили по традиционным статьям: 54-2, 54-10 ч. 2 и 54-11 УК УССР24.
133
Руководством НКВД ставка делалась на то, чтобы обвиняемый сознался непременно в шпионаже. Шпионаж мог заключаться в чем угодно, в т. ч. в передаче сведений о настроениях колхозников, наличии фуража и т. п. Отсюда и трагические курьезы. Бронф-меру предъявили обвинения в том, что он проходил мимо завода и прислонился к забору, высматривая, что там производят. Впоследствии выяснилось, что обвиняемый в шпионаже умалишенный, у него был припадок и он ударился о забор25.
Жалобы заключенных, как правило, проверялись формально. Прокурором выносились такие постановления: «Жалоба Шиндлера на то, что он органами НКВД не допрашивался, не может быть принята во внимание, и ее следует признать клеветнической, т. к. при сопоставлении его подписи на жалобе и 5-ти подписей, имеющихся в деле на протоколах допроса, последние являются тождественными с подписью на жалобе». Проверяющие не пытались разобраться, каким путем получены подписи26.
Признания многих арестованных носили бездоказательный, декларативный характер. В ходе следствия они зачастую не перепроверялись и фактами не подтверждались. В тех случаях, когда обвиняемые отказывались от признания своей вины, в протоколах допросов мотивы отказа не излагались. Показания лиц, проходивших по делу, о их якобы преступной деятельности записывались в протоколах допросов произвольно, в общей форме, без ссылки на конкретные факты и обстоятельства, без указания времени происходивших событий. Применялся метод навязывания арестованным голословных и расплывчатых формулировок. При последующих неоднократных допросах подобные формулировки в различных комбинациях и вариантах усиливались. Таким образом следователи создавали видимость признания обвиняемым своей вины. В протоколах допросов практиковалась подмена понятий. Встречи, порой случайные, двух-трех человек именовались «собранием», встречи большего числа лиц — «совещаниями». «Заявления» на имя наркома внутренних дел, начальников УНКВД с «осознанием» своей вины обвиняемые писали под диктовку следователя27.
Для придания видимости усердной работы следователи в первых протоколах допросов допускали отказ обвиняемого от всего, что ему предъявляют, а постепенно, под «тяжестью улик» человек якобы вынужден был признать свои контрреволюционные
134
деяния28. Пользуясь разработанными схемами, практически каждого человека можно было подвести под расстрел. Следователи начинали с безобидных расспросов: с кем вы знакомы, встречались, переписываетесь, ваши родственники, сослуживцы, чем занимались в жизни. В итоге вся личная жизнь обвиняемого закладывалась в протокол как целенаправленная антисоветская деятельность. Люди, которых он называл, оказывались членами различных контрреволюционных организаций, антисоветчиками, вербовщиками и завербованными, шпионами или, в крайнем случае, просто «социально-чуждыми элементами».
Любые оппозиционные действия или высказывания обвиняемого или его близких родственников трактовались однозначно как преступление. Например, отказался A.B. Бенкендорф подписаться на государственный займ, разговаривал об этом со своим братом Фридрихом. Значит, он активный член диверсионной организации и вовлек в нее своего родственника29.
Этим же целям — оправдать свою работу — служила повсеместно встречающаяся в делах первоначальная формулировка обвинения: «Проводит шпионскую работу в пользу одного из иностранных государств». Хотя следователь почти наверняка немца «определял» как агента германской разведки. В дальнейшем же работник НКВД «умело раскалывал» обвиняемого как опасного государственного преступника. В то же время такая формулировка давала возможность сделать в случае необходимости человека агентом и иной разведки, а подчас двух, трех. Неважно, что мать обвиняемого в контрреволюционной фашистской деятельности Іольдреера принесла свидетельство о рождении, подтверждающее, что «фашист» — еврей, а не немец. Четыре года лагерей Іольдрееру было обеспечено*0.
При внимательном рассмотрении протоколов видны явные подлоги. Сопоставляя протоколы, написанные от руки и позднее перепечатанные, видно, как в последних с помощью изменения формулировок отягощалась вина заключенных. Следователи не гнушались делать добавления, вычеркивания и в рукописных вариантах. Например, если заключенный «сознавался», что разделяет антисоветские взгляды, то следователь дописывал «полностью»31. В предложениях, где речь шла о политике, проводимой какой-либо группой обвиняемых людей, обязательно вставлялось «контрреволюционной». Случалось, обвиняемых заставляли под
135
писывать чистые листы, а потом подгоняли текст под подпись. Забываясь, следователи оставляли подпись внутри текста показаний32.
В материалах уголовных дел практически отсутствуют вещественные доказательства преступлений людей. В обвинительных заключениях делалась пометка: «вещдоков по делу не имеется». Или же к ним причисляли: литературу, признанную антисоветской; переписку и личные записки «крамольного характера»; тексты или письма на иностранном языке; охотничьи принадлежности; радиоаппаратуру; акты комиссий, подтверждавших вредительство или диверсию. Выводы экспертам навязывались, заключения комиссий неоднократно переделывались по указанию работников НКВД.
В качестве усугубляющих вину обстоятельств рассматривались статьи, опубликованные в советской прессе, служившие толчком к фабрикации уголовных дел. Так, директива начальника областного управления НКВД Кривца от 16 апреля 1937 года: «Обяжите весь начальствующий и оперативный состав УГБ и милиции тщательно изучить помещенную в газете "Правда" статью Отто Виндта "Германская тайная военная разведка" и доносить немедленно о фактах и лицах, подозрительных по причастности к шпионажу» была принята сотрудниками к непосредственному исполнению33.
На бывших членов компартии в делах обязательно содержались выписки решений партийных собраний коллективов, где обвиняемые состояли на учете, об исключении из партии за ту или иную «контрреволюционную работу», соответствующие негативные характеристики. Подавалось это так, что именно они служили причиной ареста человека. Нередко так и было на самом деле34.
Очные ставки обвиняемых зачастую вообще проводились «заочно». Для каждого из допрашиваемых лиц вопросы были заранее заготовлены, отпечатаны на пишущей машинке. От обвиняемых требовалось только подтвердить то, что утверждалось в вопросах35.
Ознакомление обвиняемых с материалами предварительного следствия фактически не производилось. Допускались изменения, вносимые в обвинительные заключения задним числом36.
Судебные заседания, если таковые имели место, проходили упрощенным порядком. Подсудимым не разъяснялись их права. В судах функции правосудия фактически не осуществлялись, по
136
скольку заранее были определены и состав преступления подсудимых, и меры наказания. В суд вызывались только выгодные свидетели. Подсудимых обрывали, требуя публично выступить с саморазоблачениями и признать антисоветскую деятельность37.
Некоторые люди, попадая в беспощадную машину фабрикации дел, сдавались сразу. Психологически они были подготовлены к аресту. Изматывающее ожидание ареста, моральное давление, отречение друзей, иногда близких людей, подталкивали их к «осознанию» своей «вины».
Так, осужденный по обвинению в подготовке вооруженного восстания, немец-колонист на вопрос при расследовании в 1939 году: «Почему вы дали показания о своем участии в антисоветской фашистской организации, вас избивали при допросе?», — откровенно заявил: «Нет, меня никто не бил, на меня подействовала камерная обстановка, я никогда не был арестован и нигде не сидел»38.
Сотрудник НКВД вспоминал: «Мне попался арестованный по фамилии Кар. Он был какой-то странный человек и давал показания чуть ли не на половину города. Ситуация того времени была такова, что приходилось сводить людей, никогда друг друга не видевших, все они на поставленные вопросы сразу давали "признания"».
Дело облегчалось требованием руководства: «Пиши — они все враги». Свидетелей по внесудебным делам чаще всего не допрашивали: во-первых, этого не требовалось по условиям оформления дел на «тройку» и «двойку»; во-вторых, сами обвиняемые давали показания друг на друга. У людей возникала надежда дожить до суда и там все рассказать. И они шли на очные ставки, подписывали протоколы, чтобы «не умереть глупой, нелепой смертью». Большинство не знало, что суда не будет. Их подпись — им приговор39.
Бывших членов большевистской партии убеждали дать лживые показания под предлогом «это нужно партии». На протяжении всей сознательной жизни им внушали: «Никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии. Партия в последнем счете всегда права...». Теперь, когда во имя партии требовали от них стать на колени, многие партийцы сознательно предавали и оговаривали своих близких. Как верно подметил Р Конк-вест, «граница между изменой и компромиссом стала очень расплывчатой»40.
137
Если же человек выдерживая унижения и брань, применяли другие меры. В Запорожском отделе НКВД существовала камера № 8, рассчитанная на шесть человек. Камера не имела окон, зато отапливалась как парильня. В нее набивали по 30-40 человек. Вентиляции в камере не было. Следователи перекрывали и единственное отверстие, к которому заключенные прижимались вдохнуть воздух. От испарений в камере накапливалась вода. В результате у людей опухали ноги, появлялись нарывы. От переутомления они умирали. Систематически следователи заходили в камеру и выкрикивали: «Кто хочет дать показания, поднимите руки». Почти поголовно все выражали желание дать «чистосердечные» показания. Один арестованный немец обратился к окружающим со словами «нас убивают», когда увидел умирающего на полу камеры своего товарища-немца. Сломленные физически и морально люди, понимая, что жить им осталось недолго, заявляли следователю: «пишите, что угодно, я подпишу»41.
Широко применялись физические меры воздействия. Избивали арестованных до обморочного состояния, обливали водой и продолжали допросы. Если привести в чувство обреченного не удавалось, свой врач составлял акт, где причиной смерти указывал какую-либо скоротечную болезнь42.
Бывало, арестованных выстраивали по обеим стенам коридора в здании НКВД и поодиночке приглашали в кабинет. Каждому «давалась соответствующая порция резины», т. е. их били резиновыми палками, требуя признаний. Те, кто ожидал в очереди, слышали свист палок и стоны избиваемых и соглашались немедленно «давать показания о своей организованной контрреволюционной деятельности». Разошедшиеся следователи били тем, что попадалось под руку: обломанными ножками стула, пепельницами и пр.48.
Моральное удовлетворение получали садисты от того, что перед расстрелом приговоренных под видом возобновления допросов нещадно избивали до тех пор, пока они не признавались в виновности. После чего приговор приводили в исполнение44.
Поощряемые начальством, сотрудники НКВД не останавливались ни перед чем. Знали — за ними власть, их действия благословляет высшее руководство страны. Действительно, в 1939 году в шифровке, направленной в обкомы партии и органы НКВД, сообщалось: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с
138
разрешения ЦК... Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата, и притом, применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых врагов рабочего класса и колхозников? ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен применяться и впредь в виде исключения, в отношении явных и перевооружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целенаправленный метод»45.
Людей допрашивали сутками подряд, следователи менялись, а человеку спать не давали, это называлось «конвейер». В результате наступало физическое отравление от усталости.
Осужденный Фаузер позднее вспоминал: «Будучи несколько дней на допросе беспрерывно, я находился в таком нервном состоянии, что не отдавал отчета в происходящем»46.
Обвиняемых заставляли сидеть или стоять (называлось это — поставить на «стойку») долгие часы в самых неудобных позах; бросали в карцер с холодной водой, насекомыми, пытали иглами; раздавливали половые органы; ломали руки, ноги. Заслуженных военных всячески оскорбляли, вешали им на гимнастерки фашистские регалии и водили по кабинетам; испражнялись на людей, насиловали и т. д. У следователей на столе лежала копия указа от 7 апреля 1935 года, согласно которому наказания для взрослого населения распространялись и на детей до 12 лет. Родственники, близкие становились заложниками. И это не были простые угрозы — в случае сопротивления заключенного следователи в его присутствии измывались над членами семьи47.
Вынужденная бессонница, постоянные угрозы, невыносимые условия содержания в тюрьме, избиения, приводили к расстройся ву психики. Обвиняемые испытывали такой колоссальный нажим, что выдержавшие его и не сломившиеся достойны восхищения.
В подвалах НКВД находились люди, способные противостоять, постоять за себя, бороться. Они объявляли голодовки, делали попытки покончить жизнь самоубийством, чтобы не опозорить себя. Поражают встречающиеся в делах смелые ответы людей на вопросы следователей: «Чем объяснить Ваши контрреволюционные взгляды?», — «Эти взгляды сложились у меня под влиянием того, что я видел вокруг себя»48.
139
Уважение вызывает поведение на следствии человека, стремящегося любой ценой отгородить от грозящей опасности других невинных49.
Переломным моментом в период массовых репрессий явилось совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Очередной раз политическое руководство в поисках «козла отпущения» намеревалось решительно отмежеваться от преступлений против своего народа, перекладывая ответственность на органы НКВД.
Постановлением запрещалось производить массовые операции по арестам и выселению, устанавливалась персональная ответственность работников НКВД и прокуратуры за незаконные аресты. Арест стал в обязательном порядке санкционироваться прокурором, запрещалось составлять так называемые справки и меморандумы на арест. Были ликвидированы судебные тройки УНКВД. Отменялись приказы и циркуляры НКВД о деятельности «троек» и упрощенном производстве следствия по делам. Законченные следственные дела стали направляться в установленном законом порядке в судебные органы50.
Согласно данному постановлению, вышеописанное дело Ивана Павловича Эйсфельда передали на рассмотрение областного суда. В ходе судебного процесса было установлено, что обвиняемый виновным себя не признал. Показания о том, что он является членом контрреволюционной организации, Эйсфельд дал потому, что следователи применяли физические методы воздействия. Во время суда Иван Павлович заявил: «Следователи мне угрожали и били, и я считал, что лучше подписать протокол, и я буду невинно осужден, но приеду домой живым».
Кроме того выяснилось, что Эйсфельд не является сыном крупного «кулака», как это утверждалось в документах предварительного следствия, а из колхоза его исключили не из-за осуществлявшегося им вредительства, а «на почве личных счетов». Эйсфельд работал на ферме «коровником» и попросил заведующего фермой, чтобы он отпустил с работы его жену-доярку, т. к. некому было смотреть за детьми. Заведующий не согласился. Тогда Эйсфельд самовольно оставил жену дома. В результате через три дня супружескую чету исключили из колхоза. Это решение Эйсфельд обжаловал в районном исполкоме и был восстановлен в колхозе.
140
Судебное разбирательство отчетливо продемонстрировало надуманность всех обвинений, лживость показаний свидетелей, заявлявших, что Эйсфельд — сын кулака только на том основании, что «в 1915 году его мать приезжала в село и хвалилась, что живет прекрасно». Завершился процесс 4 июня 1939 года вынесением оправдательного приговора51.
Сократилось количество дел, направленных с заключением прокурора на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР. В НКВД была создана единая следственная часть.
Все дела, рассмотренные «тройками» или Особым совещанием, но приговор по которым еще не был приведен в исполнение, отныне передавались в суды.
Одним из таких дел было сфабрикованное дело на Іотлиба Фер-динандовича Литаца, Ивана Ивановича Юнга, Ивана Яковлевича Куна, Вольдемара Карловича Штейнбренера, Фридриха 1от-либовича Эйсфельда, трудившихся в колхозе им. Тельмана в селе Николаевка Васильковского района. На предварительном следствии они дали показания, что «являлись участниками контрреволюционной повстанческой организации и проводили контрреволюционную деятельность, направленную против советской власти». Однако передать в «тройку» их дело не успели. В ходе дополнительного расследования все обвиняемые заявили, что показания, данные ими в августе 1938 года, не соответствуют действительности, вымышлены, они оговорили себя и других лиц. Правда, причина такого изменения поведения мнимых контрреволюционеров следователями не указывалась.
Поскольку все обвинение строилось лишь на признании подследственных и свидетелей, а какие-либо вещественные доказательства отсутствовали, да их и не могло быть, 3 апреля 1939 года следствие в отношении Ф.Г Эйсфельда, Г.Ф. Литаца, В.К. Штейнбренера, И.И. Юнга и И.Я. Куна прекратили и их освободили из-под стражи52.
Постановлением 17 ноября 1938 г. отменялась практика продления наказания в ссылке и лагерях. В целях реабилитации незаконно осужденных, все поступавшие от осужденных бывшими тройками УНКВД жалобы и заявления стали рассматриваться в двухдекадный срок со дня их получения.
Так, Высшая коллегия Верховного суда СССР 15 ноября 1939 года вынесла определение об отмене приговора Военного трибунала Харьковского военного округа в отношении И.С. Грутен
141
таллера и О.О. Ратке, обвиненных в контрреволюционной деятельности. Поводом к их аресту послужила информация об антисоветском высказывании Грутенталлера. На предварительном следствии сотрудник НКВД сам написал показания и путем запугивания принудил обвиняемых подписать их53.
26 мая 1939 года Днепропетровский областной суд установил отсутствие данных об антисоветской агитации, участии в контрреволюционной группировке молодежи П.П. Дика, СИ. Аллерта и предложил из-под стражи их освободить. Дело передали в прокуратуру для привлечения к ответственности свидетелей за дачу ложных показаний54.
Удовлетворил Верховный суд УССР и жалобу М.П. Менцеля. В 1933 году при нелегальном переходе границы из Іермании в СССР он был арестован ГПУ. Освобожден, а в 1937 году вновь оказался в тюрьме за «клевету» на жизнь в СССР, «провокационные слухи о переживаемых трудностях». Ему повезло. В июне 1939 года он обрел долгожданную свободу55.
Выгораживая себя, Сталин и его окружение виновниками незаконных репрессий в стране сделали руководителей НКВД СССР Ежова и Фриновского, почти всех наркомов внутренних дел республик, большинство начальников УНКВД краев и областей. В аппарате НКВД прошли массовые чистки, наиболее скомпрометировавшие себя сотрудники привлекались к уголовной ответственности56.
В 1938 году в Украине арестовали 994 работника НКВД. Меры, принятые по реализации постановления, открыли бесчисленное количество нарушений закона в практике органов НКВД, прокуратуры57. Так, на совещании в УНКВД по Днепропетровской области зафиксированы следующие нарушения закона: «Недостаточно обоснованные аресты при проведении массовок. Аресты по спискам, по признакам социального происхождения и национальности, без достаточной проверки этих данных. В городе Запорожье, на заводе "Коммунар", после ареста всех немцев для выполнения плана "по немцам" взяли чувашей и мордву»58.
Принятые меры по реализации постановления несколько сократили масштабы репрессий. Однако, судя по всему, никто не ставил перед собой цель отказаться от них вообще; снять напряжение в обществе, сделать передышку, убрать выполнивших свою миссию — да. Ведь не было даже попыток разобраться в причи
142
нах беззакония, дать политическую и правовую оценку происходящему. Абсолютное большинство виновников осудили по стандартным обвинениям как членов контрреволюционных организаций, оппозиционных группировок, а также «за политический карьеризм». Продолжало функционировать Особое совещание при НКВД СССР, не были отменены постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 и 14 сентября 1937 года, которыми устанавливался исключительный порядок расследования и судебного рассмотрения дел о вредительстве, террористических актах и контрабанде59.
О непоследовательности и противоречивом характере предпринимаемых мер свидетельствуют уголовные дела тех лет.
В 1938 году НКВД «разоблачил» очередную фашистскую организацию, арестовав четырех немцев. Следователь сумел добиться признания обвиняемых во всех смертных грехах. Но тут наступил ноябрь 1938 года, и, ободренные переменами к лучшему, люди на судебном заседании отказались от прежних своих показаний. Подсудимый Іоворун, в частности, заявил: «У следователя я признавал себя виновным, потому что вынужден был признать, была такая система. В то время я мог дать на себя какие угодно показания и подписать все, даже смертный приговор самому себе, следователь меня бил». Дело отправили на доследование и в октябре 1940 года вынесли решение двух подсудимых освободить, а двух все же осудить. А чтобы вновь не получилось промашки — доказательств ведь не было, дело направили на рассмотрение Особого совещания. В обоснование такого решения приводились следующие аргументы: «Имеющиеся оперативные материалы не могут быть использованы в процессе судебного разбирательства... в силу чего следственное дело в гласном суде разобрано быть по существу не может». Освобожденные из-под стражи дали подписку о том, что обязуются не разглашать то, что видели и слышали за время пребывания под стражей: «Мне объявлено, что за нарушение данной мною подписки буду привлечен к уголовной ответственности...». Двое других обвиняемых — Гутвин и Церникель — получили по восемь лет лишения свободы «за вынашивание намерения совершить диверсионный акт на объекте железнодорожного транспорта»60.
Очень скоро Л.П. Берия и его подручные на местах вновь раскрутили маховик репрессивной машины. Расширились права Особого совещания.
143
В НКВД «налаживается» массовый учет лиц, которые по меркам того времени «в силу своего социального и политического пронілого, национально-шовинистических настроений, религиозных убеждений, моральной и политической неустойчивости» считались враждебными социалистическому строю и могли быть использованы иностранными разведками и контрразведывательными центрами в антисоветских целях. К такой категории граждан относились и проявляющие националистические настроения немцы, иностранные подданные, все, поддерживающие какие-либо связи с иностранцами, и даже эсперантисты и филателисты. В НКВД заводились специальные дела по национальному признаку, в т. ч. на немцев, где концентрировалась вся получаемая информация61.
С 1938 года партийно-государственное руководство страны приступило к окончательному свертыванию достижений в национально-культурном строительстве.
Ликвидация национальных техникумов, школ, классов мотивировалась тем, что они якобы превратились «в очаги буржуазно-националистического, антисоветского влияния на детей»62. Так, в апреле 1938 года ЦК КП(б)У принял постановления «О реорганизации национальных школ на Украине», «Об обязательном изучении русского языка в нерусских школах Украины». Директивы были приняты в порядке реализации постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей» от 13 марта 1938 года и предусматривали перевод немецких учебных заведений на украинский или русский язык обучения. Реорганизации подлежали 543 немецкие школы63.
Выполняя установки XIV съезда КП(б)У (июнь 1938 года), на котором Н.С. Хрущев прямо заявил, что в национальных школах создавались «гнезда для проведения контрреволюционной работы», власти планировали закончить реформу в школах менее чем за пять месяцев64. Под постановление Политбюро ЦК КП(б)У от 7 июля 1938 года «О реорганизации особых национальных школ, техникумов, Одесского немецкого педагогического техникума и особых национальных отделов и классов в школах, техникумах и вузах УССР» попали не только 888 национальных школ, но и т. н. смешанные школы: 120 немецко-украинских, 15 немецко-русских, а также Пришибская немецкая ветеринарно-фельдшерская школа, Хортицкая немецкая педагогическая школа и т. д. В декабре
144
1938 года ЦК КП(б)У в постановлении «О работе реорганизованных национальных школ» подчеркнул важность совершенных преобразований. Постепенно все немецкие национально-культурные учреждения были ликвидированы65.
В1938 году начинается реорганизация национальных районов, национальных сельских советов Украины в районы и Советы обычного типа. Например, в Одесской области такое постановление приняли 5 февраля. Пробный шаг нашел поддержку в кругах партийного руководства. 16 февраля был подготовлен проект постановления Политбюро ЦК КП(б)У, признававшего нецелесообразность дальнейшего существования национальных районов и сельсоветов66.
Окончательное решение о ликвидации семи немецких национальных районов в Украине последовало после соответствующей директивы ЦК ВКП(б) от 16 февраля 1939 года. 5 марта ЦК КП(б)У принял постановление «О ликвидации и превращении искусственно созданных национальных районов и сельсоветов Украины». 7 апреля 1939 года протокольным постановлением Политбюро ЦК КП(б)У утвердило распределение сельсоветов ликвидируемых районов по другим районам Украины.
С 1939 года власти проводили политику принудительного переселения немецкого населения Украины67.
После присоединения к СССР Западной Украины немцев, которые изъявили желание выехать с этой территории в Германию, но не были приняты фашистским правительством, насильственно переселили в восточные районы Советского Союза. О том, каким образом происходила депортация, красноречиво свидетельствуют архивные документы. Ночью 28 июня 1940 года в соответствии с инструкцией, утвержденной Берией, органы НКВД провели операцию по выселению из Дрогобычской области 6295 человек. В городе Добронеле Л А. Вольф, 47 лет, при входе оперативной группы в дом дверь не открыл, выпрыгнул в окно со второго этажа, сломал ногу. Семью выслали. Житель города Стрека Іофман, стремясь избежать выселения, пытался порезать вены на руке68.
В конце 30-х годов НКВД «подбирало» тех немцев, которых не успели осудить ранее. Предъявляемые им обвинения были стандартны. Г.И, Іутвин во время коллективизации распространял слухи о том, что «в колхозах все будут спать под одним одеялом, у всех колхозников будут выбиты на теле особые клейма,
145
как у скота», в 1930 году готовился покинуть СССР и встречался с немецким консулом в Москве, в 1932 году агитировал колхозников за массовый выезд на Северный Кавказ для работы в немецких концессиях, позднее сетовал на материальную необеспеченность, низкую оплату труда в колхозе, необходимость работать по выходным дням, сдавать весь урожай государству, а самим покупать хлеб на базаре. В частности, Іутвин говорил: «С нас тянут последние жилы, у нас больше забирают, чем мы зарабатываем...». Сравнивая жизнь людей в СССР и Іермании, он отмечал: «...там люди живут прекрасно, а у нас не живут, а мучаются». За подобные деяния и суждения Іотлиба Ивановича осудили к четырем годам лишения свободы в ИТЛ с поражением в правах на два года69.
Характерными обвинениями в отношении немцев стали обвинения в восхвалении фашизма и клевете на советскую власть. Например, Н.Л. 1ох однажды насмешливо заявил: «Зачем евреям деньги, когда они имеют теперь свою власть?» Итог — четыре года лагерей за «контрреволюционные националистические разговоры, направленные на восхваление фашизма и разжигание национальной розни»70.
Сотрудники НКВД арестовывали в немецких колониях участников бывших «повстанческих» немецких организаций, «насажденных германскими разведывательными органами». Так, к ликвидированной в 1937 году облуправлением НКВД подобной организации в 1939 году причислили 6 колонистов. Обвинения выдвигались самые абсурдные. В качестве доказательств контрреволюционной деятельности ездового А.И. Грина прилагался акт, подписанный заведующим конным двором, профсоюзным уполномоченным и начальником охраны. В документе указывалось, что Грин занимается вредительством «по отношению конского поголовья, выразившееся в следующем: в июне 1938 года Грину дана в эксплуатацию лошадь под кличкой "Мунька" гнедой масти и упитанности выше средней и через пять дней вышла из строя. Грин сбил ей холку... После чего Грину было дано коня под кличкой "Быстрый" бурой масти, упитанности хорошей, какового Грин тоже самое испортил... А также Грин рвал упряж и ломал брички...»71.
«Вербовки» в организацию происходили обыденно. О.Я. Ней-зер ехал на лошади на работу, к нему подсел вербовщик и в процессе разговора «вовлек Нейзера в фашистскую группу». А.И. Рат
146
ке завербовали в собственной квартире, куда зашел «германский агент для вида купить у него телку»72.
Из архивов НКВД поднимали и более древние дела. В 1930 году ОГПУ ликвидировало «шпионско-диверсионную организацию» микробиологов и бактериологов, которую возглавлял якобы агент немецкой разведки доктор Цейс. Доктора выслали из страны, 48 человек осудили. В 1939 году людей повторно арестовали и приговорили к высшей мере наказания по тем же обвинениям73.
После советско-германского договора 1939 года специально созданная комиссия НКВД постановила выслать из страны как нежелательных иностранцев всех арестованных немецких коммунистов. Среди них были евреи, а также люди, специально разыскивавшиеся нацистами за вооруженное сопротивление во время уличных боев в начале тридцатых годов. Они в разное время бежали в «свою» коммунистическую страну — СССР. Теперь их передали гестаповцам. Были и обратные случаи: из нацистских лагерей люди попадали в советские. В Іермании коммунистов отправляли в концлагеря за антифашистскую работу, а в СССР тех же людей осуждали как фашистских агентов74.
Договор между СССР и Германией практически не отразился на положении немцев в Советском Союзе. И Гитлер, и Сталин рассматривали соглашение в качестве временного маневра. Подготовка к войне между странами шла полным ходом, и немцы считались в СССР «пятой колонной».
Германия действительно развернула активную разведывательную деятельность. В управлении разведки и контрразведки («Абвер-Заграница») был создан центр по руководству подрывной работой против СССР под условным наименованием «Штаб Вилли». Количество забрасываемых в Советский Союз немецко-фашистских агентов увеличилось в 1940 году по сравнению с 1939 годом в четыре раза75.
Переселение в СССР украинцев и белорусов из районов, отошедших к Іермании, гитлеровская разведка использовала для засылки своих агентов на территорию советского государства.
В то же время сотрудники НКВД, помимо контрразведывательной работы, во время прохождения так называемой фильтрационной проверки переселенцев штамповали дела на «агентов Іермании», отправляя в лагеря ни в чем не виновных людей76.
147
Те же возможности для спецслужб открывались в результате функционирования на территории СССР комиссий по переселению в Іерманию немцев, по эксгумации немецких военнослужащих, убитых во время германо-польской войны в пограничных районах Западной Украины и Белоруссии.
По данным советской историографии, в первом квартале 1941 года в районе западной государственной границы подразделениями советской контрразведки было захвачено и разоблачено в 15-20 раз больше агентов немецко-фашистской разведки, чем в первом квартале 1940 года, а во втором квартале 1941 года — в 24-30 раз больше по сравнению с тем же периодом 1940 года77. В 1940 году и первом квартале 1941 года было раскрыто 66 резидентур, разоблачено 1,5 тысячи агентов германской разведки78.
Резкое обострение международной обстановки активизировало деятельность НКВД—НКГБ. Наряду с естественной работой, продолжалась фабрикация уголовных дел. Насколько методы сбора информации были бесцеремонны и провокационны, видно из уголовного дела на А.Е. Шнейдера. Раскулаченный, он в 1929 году попытался выехать в Америку и распродал имущество. За границу не пустили. Оставшись ни с чем, переехал в город. В 1937-1938 годах, когда органы НКВД в массовом порядке арестовывали немцев, скрывался у знакомой. С 1939 года находился под наблюдением НКВД. О нем собирали различную информацию. В документах зафиксировали факт о том, что однажды, в отсутствии Шнейдера, жене вручили обязательство на очередной налог. Он, узнав о случившемся, заявил: «Если бы я был дома, обязательство не взял бы. Жена взяла — пусть и выполняет. Я платить эти налоги не буду ни по мясу, ни по молоку. Разве можно так дальше жить? Мясо давай, молоко давай. Лучше повеситься или голову под поезд положить». Знали в НКВД и о том, что Шнейдер советовал друзьям: «Не верь газетам. Что пишут в газетах — все это вранье. Гитлер заключил договор с Советским Союзом для отвода глаз». Последней каплей, определившей судьбу Шнейдера, стал специально подстроенный разговор с информатором. В беседе Шнейдера подвели к тому, чтобы он сказал: «Я склонен к тому, что все немцы, если бы предложили им выехать в Іерманию, выехали бы». Последовал вопрос собеседника: «Вы, наверное, остались бы в CCCR ведь у Вас семья большая, куда Вам ехать?». Шнейдер простодушно ответил: «Я обязательно поехал бы в Іерманию». Осо
148
бое совещание приговорило Адама Егоровича за антисоветскую агитацию пять лет отбывать наказание в лагерях79.
На основании приказа НКВД СССР от 25 сентября 1939 года выселению из пределов приграничных районов и оборонно-стратегических объектов или перемещению по службе на менее важные предприятия подлежали все лица, на которых не «добыто» достаточного материала*для изоляции, но «по характеру имеющихся данных и по оперативным соображениям они не могли быть оставлены в военное время на данном объекте».
Немецкие колонисты, которые проживали на территории Западной Украины, были депортированы в ходе реализации постановлений СНК СССР от 29 декабря 1939 года и 2 марта 1940 года80.
В дальнейшем, уже в первые месяцы войны, выселение «неблагонадежных элементов», в первую очередь немцев, из областей Украины происходило по решению Іосударственного комитета обороны СССР, военных советов фронтов.
Так, в соответствии с постановлением ГКО СССР «О переселении немцев из Запорожской, Сталинской и Ворошиловград-ской областей» от 22 сентября 1941 года, намечалось депортировать из Запорожской области 31 320 немцев, из Луганской — 2590. Из Сталинской (ныне Донецкой) области к 10 октября 1941 года было вывезено 28 743 немца81.
Основанием для выселения и ареста немцев были прежняя судимость, «криминальные» связи (в т. ч. родственные), проявление недовольства существующим порядком, неосторожно оброненные слова и т. п.82.
У тракториста А.Я. Эккерта был репрессирован родной дядя. Так как Эккерт воспитывался в доме дяди, усыновившего его, в НКВД сочли его сыном репрессированного кулака. Пастух Б.М. Іеншель изобличался в том, что «имеет родственников, раскулаченных и арестованных органами НКВД за антисоветскую деятельность, в 1939 году вместе с родителями был выслан из пограничной полосы как неблагонадежный элемент». В результате Іеншеля, как «социально опасного элемента», осудили Особым совещанием к восьми годам лагерей88.
П.И. Целлер содержалась в заключении с 1935 по 1938 годы. В 1941 году ее решили «исправить» длительной изоляцией от общества за «открытую провокационную агитацию, заключавшуюся в том, что «все евреи удирают от немецкой армии, следовательно, она скоро будет здесь»84. Д.П. Іерцена взяли за то, что во
149
время обеденного перерыва в степи он вынул газету, в которую завернул свой завтрак. В газете был портрет Сталина. Іерцен указал на портрет и «назвал его рябым чертом». Это расценивалось НКГБ таким образом: «Занимался клеветой на вождя народов»85.
Таким образом, к началу войны репрессии в СССР снова начали набирать обороты. Уже в 1940 году органами НКВД Украины было арестовано 44 303 человека, тогда как в 1939 году эта цифра составляла 2458 человек86.
Немало немцев в СССР было репрессировано в годы войны. Только в конце 1941 — начале 1942 года депортировали 9200 граждан немецкой национальности из Одесской и Днепропетровской областей, 1500 из Харьковской области, около 65 тысяч из Крымской АССР87.
Но эта страница истории немецкого населения Украины требует отдельного исследования88.
150
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Подводя итоги исследования репрессивной политики против немцев Украины, необходимо подчеркнуть, что несмотря на определенную ее специфику, было бы ошибочно утверждать о существовании особой разновидности геноцида по отношению к немецкому населению. Проводимая партийно-государственная политика затрагивала интересы всех наций и народностей страны Советов.
В годы гражданской войны немцев преследовали за сопротивление установлению нового режима.
Временное смягчение карательных мер в период нэпа сменилось во второй половине 20-х годов наступлением на оппозиционно-настроенные слои общества. По стране прокатились судебные процессы над «вредителями» из числа технической интеллигенции, активистами выезда немцев за границу, служителями культа.
Насаждение коллективных форм ведения сельского хозяйства сопровождалось массовым раскулачиванием колонистов, насильственным выселением немцев с постоянных мест проживания, акциями террора в отношении противников социалистического переустройства села.
С приходом к власти в Іермании Гитлера немцев в Советском Союзе рассматривали в качестве потенциальных сторонников нацистов. Наиболее распространенными стали обвинения советских немцев в «фашизме». Партийные решения 1934 года ориентировали карательные органы на расправу с немцами, которые
151
поддерживали какие-либо связи с Германией (родственниками; получателями т. н. «гитлеровской помощи»; лицами, состоявшими в переписке с иностранцами; посетителями консульств, посольств) или просто выражали доброе отношение к этой стране. Отличительная особенность середины 30-х годов — организация политических судилищ над представителями немецкой интеллигенции.
Широкомасштабный террор против немцев Украины развернулся в 1937-1938 годах. Их осуждали как шпионов, диверсантов, вредителей, контрреволюционеров, антисоветчиков. Репрессии осуществлялись, как правило, без всяких оснований, практиковались массовые карательные акции по национальному признаку.
Постепенно вся работа по обеспечению национально-культурных интересов немецкого населения была свернута. В 1938-1939 годах в СССР ликвидировали национальные районы.
Накануне и в ходе второй мировой войны советское руководство депортировало с территории Украины большинство немецкого населения.
После смерти Сталина в 1953 году в СССР начался процесс реабилитации незаконно осужденных граждан. В сентябре 1953 года был издан указ президиума Верховного Совета СССР, в соответствии с которым Верховному суду предоставили право пересматривать решения внесудебных органов1.
250 тысяч украинских немцев добивались возможности возвратиться в Украину. Однако им позволили поселиться лишь в Коми АССР, республиках Средней Азии. Не изменила сложившегося положения и амнистия 13 декабря 1955 года. По переписи 1959 года немцев в Украине не было2.
Первый этап процесса реабилитации проходил в СССР до середины 60-х годов. 29 августа указом Верховного Совета СССР были сняты несправедливые обвинения в отношении немцев в годы войны, но публичную реабилитацию целого народа не довели до конца3.
Возобновилась реабилитация лишь в 1987 году. К этому времени в Украине проживало около 37 тысяч немцев4.
В июле, октябре 1988, январе 1989 года Политбюро ЦК КПСС приняло постановления, определяющие порядок восстановления справедливости в отношении жертв репрессий5.
16 января 1989 года вышел указ президиума Верховного Совета СССР, отменивший все сохранившие силу к моменту его изда
152
ния внесудебные решения 30-40-х и начала 50-х годов. Граждане, необоснованно репрессированные «тройками», коллегиями, «особыми совещаниями», признаны реабилитированными.
14 ноября 1989 года Верховный Совет СССР принял декларацию «О признании незаконными и преступными репрессивных актов против народов, подвергшихся насильственному переселению, и обеспечении их прав».
13 августа 1990 года был издан указ президиума Верховного Совета СССР «О восстановлении прав всех жертв политических репрессий 20-50-х годов».
Признаны незаконными, противоречащими основным гражданским и социально-экономическим правам человека репрессии, проводившиеся в отношении крестьян в период коллективизации, а также в отношении всех других граждан по политическим, социальным, религиозным, национальным и иным мотивам в 20-50-х годах, принято решение восстановить права этих граждан6.
Верховный Совет Украины 17 апреля 1991 года принял Закон «О реабилитации жертв политических репрессий в Украине», в котором указывается, что реабилитация должна охватывать период с 1917 года по настоящее время. Действие закона распространяется на лиц, необоснованно осужденных судами Украинской ССР или репрессированных на территории республики другими государственными органами в любой форме, включая лишение жизни или свободы, переселение в принудительном порядке, высылку и ссылку за пределы республики, лишение гражданства, лишение или ущемление других гражданских прав и свобод по мотивам политического, социального, классового, национального и религиозного характера.
Предусматривается предоставление льгот и компенсаций пострадавшим людям, доведение информации о репрессированном членам его семьи, родственникам7.
С 1992 года в независимой Украине вступил в силу Закон «О национальных меньшинствах», который гарантирует право на национально-культурную автономию, возрождение родного языка, религии, традиций, создание средств массовой информации, использование национальной символики8. В стране создаются все необходимые условия для добрососедских отношений между представителями проживающих в Украине наций и народностей.
Тяжелым наследием прошлого явились массовые репрессии 20-30-х годов. Надругательство над честью и достоинством ни в
153
чем не виновных людей продолжалось несколько десятилетий. Тысячи граждан были подвергнуты моральным и физическим истязаниям, многие истреблены. Жизнь их семей и близких превратилась в беспросветную полосу унижений и страданий.
Сегодня, осуждая многолетний террор, выражая сочувствие пострадавшим людям, важно показать «технологию» бессмысленного убийства, разобраться в причинах и сущности репрессивной политики.
Понимание истины позволит, на наш взгляд, осознать — подобная трагедия народов никогда не должна повториться.
154
No comments:
Post a Comment